Материнское счастье: О спектакле Галины Зальцман «Вторник короткий день»

First After SimpleКомментарии отключены

Спектакль Галины Зальцман «Вторник короткий день» (18+), поставленный в «Маленьком театре Александра Сучкова», — о безграничной, сильной и слепой материнской любви. Драматург Светлана Петрийчук, по чьей одноименной пьесе поставлен спектакль, в своих произведениях часто обращается к ситуациям крайним, конфликтам и поступкам, выходящим за пределы привычных норм поведения человека. Но вот перед нами история ТетьТани, продавщицы из Благовещенска, 48 лет, короткая стрижка с завивкой, зарплата 12 тысяч, живет в пристрое, оставшемся от тетки, держит «курей». Она одна вырастила сына, из которого ничего путного не вышло. ТетьТаня любит своего Андрюшу настолько, что ради него готова и на суму, и на тюрьму.

Побои и унижения, преступление, в которое ее втянули, предательство сына, работа в тюремной библиотеке — кажется, что все она может снести, ко всему сможет приспособиться, всему найти объяснение. Смотришь на нее и понимаешь, что нет в ней ничего особенного, а, наоборот, какая-то пугающая обыкновенность, узнаваемость. Наверняка у каждого среди знакомых есть такая тетьтаня: «Я его растила-растила, а он вона как с матерью-то…» Эта типичность намного глубже современных бытовых реалий: драматург включает ее в широкий контекст русской культуры, выводя на сцену в качестве действующих лиц матерей из великих произведений отечественной литературы — госпожу Простакову, Пелагею Ниловну, Пульхерию Александровну Раскольникову. Светлана Петрийчук дает нам повод подумать о всепоглощающей, нелогичной, роковой природе материнского самоотречения. Оно не щадит в конечном итоге и самого ребенка, который не знает, в чем ценность милосердия, сострадания, уважения к другому.

Материнская любовь в спектакле не та, про которую апостол Павел говорил, что она «все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит». Это слепое подчинение, безоглядное и безжалостное к тому, кто служит. Галина Зальцман проводит параллель между материнской любовью и служением самурая, ради своего господина готового на ритуальное самоубийство. Самурайская атрибутика в образах четырех матерей на сцене подкрепляется отсылками к черно-белому фильму Акиры Куросавы «Семь самураев», который, кстати, завершается картиной четырех могил. При этом режиссер даже близко не подводит зрителей к какой-то отчетливой или однозначной оценке происходящего. Что у нас должна вызвать история героини: сочувствие или осуждение? Такая материнская жертвенность — это недоступная нашему пониманию великая духовная сила или слабость безволия, порождающая зло?

Перед началом спектакля звучит цитата из «Книги самурая»: «Разум имеет четыре угла и не будет двигаться даже в случае смертельной опасности. Женщина же кругла. О ней можно сказать также, что она не ведает различия между добром и злом, между хорошим и плохим, и может закатиться куда угодно». Тем самым Галина Зальцман дает нам понять, что судить ТетьТаню с точки зрения добра и зла бессмысленно, героиня — вне этих категорий, как Ева до грехопадения. И это не потому, что она немудра или плохо образованна, ее внутренний мир в себя вобрал все возможности бытия как данность, как равные друг другу проявления одного большого жизненного счастья, которое иррационально, неуничтожимо, несмотря ни на что. Она из тех, кто «за трудное счастье благодарны судьбе», — как поется в песне «Голубая тайга», звучащей в спектакле.

Наталья Кузнецова в роли ТетьТани сумела показать зрителям важное качество своей героини — непротиворечивое соединение уверенности в себе закаленной жизненными испытаниями «бабы» и трепетной женской беззащитности. Вернее, это противоречие актриса вывела на поверхность, но внутренне оно не приводит к конфликту: жизненная смекалка ТетьТани позволяет ей обходить скользкие с нравственной точки зрения места. Знает же, что белый порошок, который она возит из Китая по просьбе сына, совсем не удобрение, но ведь не она же его наркоманам в рот кладет, сами виноваты, вот и доктор так думает. А когда в начале спектакля сын Андрюша (Александр Калугин) просит у нее большую сумму денег, она почти с чеховской «глухотой», глядя на подаренный сыном букет, произносит: «Палец уколола».

Одна из самых драматически эффектных сцен спектакля — арест героини. Перед нами материализованная метафора сжимающегося пространства, мира и внезапного озарения, откровения, которое в виде сужающегося луча света выхватывает ТетьТаню из тьмы и хаоса непонимания. Этот яркий свет, сфокусированный на лице актрисы, становится знаком осознания героиней своей вины, но не в том, за что ее задержали на таможне, а вины материнской, породившей чудовище. «Это я во всем виновата! Андрюша хороший!», — именно об этой своей вине она, рыдая, кричит людям. Глубина страдания и растерянности, которую передает публике в этот момент Наталья Кузнецова, делает зрителей не только сторонними наблюдателями, а соучастниками: женщин, мужчин, чьих-то родителей и чьих-то детей, пришедших на спектакль. Все они, если задуматься, находятся внутри той же непредсказуемой жизни, путь по которой нам с детства прокладывают наши матери, и в каждой из них есть немного ТетьТани.

Госпожа Простакова, Пелагея Ниловна и Пульхерия Александровна Раскольникова — это не просто отдельные голоса, звучащие в голове героини, позволяющие увидеть разные грани материнской любви и задать нужное культурологическое обобщение. Это еще и удивительный хор, пришедший в спектакль из древнегреческих трагедий, но он не осуждает и не оценивает героя, а помогает ему проявить себя в этаком коллективном разуме или, скорее, в коллективном эстетическом. Светлана Кабайло, Алёна Глазырина и Екатерина Беляева играют персонажей классической русской литературы, играют «по-драмтеатровски», с драматизмом и размахом на большую аудиторию, но с изрядной долей иронии или даже постмодернистского стёба над своими героинями.

Все четыре актрисы — талантливые певицы с прекрасными вокальным данными. Песни, которые они вживую исполняют в спектакле, становятся лирическим слепком внутреннего мира простой женщины родом из советского прошлого с его массовой музыкальной культурой — от коньюнктурного Арно Бабаджаняна до «жизненной» Аллы Пугачевой.

На фоне этой женской «театральщины» мужские образы в спектакле подчеркнуто серьезны: по-детски влюбленный в ТетьТаню Андрюша-Анцзын (Антон Парамонов), демонический Витя и усталый доктор в исполнении Рустама Абдряхимова и грубый, беспринципный сынок Андрюша (Александр Калугин). Из-за этой серьезности есть какая-то распространяющаяся на всю историю грусть безысходности. Ничтожество и подлость не знают игры и не имеют чувства юмора, но способны активно менять жизнь, переступать через другого, махать топором и совершать революции. Спектакль дает нам понять, что это мужское по своей сути начало возникло из материнской любви, которая дала ему силы и ничего не попросила взамен.