От иллюзии до истины один шаг: о спектакле «Кто боится Вирджинии Вульф» Виктора Шраймана

Репертуар спектаклей для взрослых в нижегородском ТЮЗе пополнился новой постановкой — в этот раз главный режиссер театра Виктор Шрайман обратился к одной из самых известных пьес американского драматурга Эдварда Олби «Кто боится Вирджинии Вульф?» Написанная в 1962 году пьеса о жестоких психологических играх семейной пары, разворачивающихся в течение одной ночи в их доме, заслужила признание литературных критиков, выдержала большое количество театральных постановок на разных сценах мира, а ее экранизация 1966 года с участием Элизабет Тейлор и Ричарда Бертона получила рекордное количество номинаций на премию «Оскар». При всем этом пьеса исключительно сложна для постановки в театре с точки зрения остроты психологического драматизма и высокого эмоционального напряжения, требующегося от актеров.

Есть что-то цинично-символическое в том, что спектакль «Кто боится Вирджинии Вульф» с его серьезной маркировкой «18+» появился именно в детском театре. Нет ничего более далекого от светлой эстетики детства и семейного благополучия, чем вырывающееся на поверхность разрушительное глубокое несчастье супругов. Впрочем, «детская» тема в постановке не сводится только к сюжетным разговорам о неродившихся детях и пародии на песенку «Нам не страшен серый волк», в определенном смысле «детскость» в интерпретации Виктора Шраймана стала неотъемлемым качеством самих персонажей, их способом превратить выдумку в реальность.

Дом главных героев пьесы Джорджа и Марты, куда поздним вечером в гости приходят их молодые коллеги по колледжу Ник и Ханни, производит впечатление респектабельности — деревянные панно на стенах, широкая лестница на второй этаж, кожаная мебель, во всю стену окно, за которым виден заснеженный сад, проигрыватель грампластинок, две барные стойки с дорогим алкоголем. Хозяева, только что вернувшиеся с вечеринки, одеты богато и изысканно. Но мы сразу замечаем, сколько пренебрежения по отношению к этому внешнему благополучию в том, как они ведут себя: разбрасывают вещи, пьют, курят, грубо препираются, Марта в вечернем платье в по-домашнему развязной позе забирается с ногами в кресло. Эта неожиданная несерьезность героев усугубляется странными деталями: под комнатной пальмой, выдаваемой за рождественскую елку, горой навалены подарки, а по переднему краю комнаты, как бы отгораживая сцену от зрительного зала, разбросаны детские игрушки вперемешку с пустыми бутылками. Таким образом режиссер создает визуальную границу двойственного пространства, в котором с одинаковой непосредственностью существуют и соединяются мир свободных от условностей взрослых и мир верящего в условности детства. Психологическая неоднозначность по сути становится смысловой доминантой всех действующих лиц спектакля, а сама сцена превращается в пространство для бессердечной игры, в которой неконтролируемой детской агрессии столько же, сколько расчетливой мести, свойственной скорее взрослым.

В жизни каждого из героев пьесы есть своя игра — выдумка, которую хочется считать реальностью: никогда не существовавший ребенок, «ложная беременность», брак по любви, история «другого» мальчишки, случайно убившего своих родителей, развратность жены или муж-неудачник как причина несчастной судьбы. Правда и вымысел смешались, разделить их трудно не только зрителям, но часто и самим героям: «Истина и иллюзия, Джордж, — говорит Марта. — Ведь не знаешь, какая между ними разница». Катастрофа происходит тогда, когда все эти выдуманные правды сходятся в одной точке во время страшной ночи бесчеловечных разоблачений.

Внутренняя сложность образов в спектакле потребовала особой актерской трактовки ролей, для которых Виктор Шрайман разработал индивидуальные, но дополняющие друг друга рисунки. Джордж и Марта — супруги с 20-летним стажем, каждый из которых в постоянном поединке любви-ненависти поочередно выступает то в качестве безжалостного нападающего, то в качестве безвольной жертвы. Их диалоги — это мозаика из разных состояний, где каждые кусочки совмещаются друг с другом в разных комбинациях: вот Марта ведет себя как капризный ребенок — в голосе Джорджа при этом звучат строгие нотки уставшего отца, вот цинизм Джорджа наталкивается на стервозность жены, вот жесткая откровенность Марты делает ее мужа совершенно беспомощным. «Приспособление, податливость, притирка друг к другу» — как это называется в спектакле — обеспечивается невероятной «сыгранностью» актерского дуэта Владимира Берегова и Дианы Горишней, которым удалось в течение действия пьесы не просто передать душевные трансформации своих героев, но и показать сиюминутность их эмоциональных состояний.

В различных постановках Джорджа чаще всего играют как человека, вполне отдающего себе отчет в своих действиях, но в условиях вольной или невольной психологической игры выходящего за пределы своей рациональности. В интерпретации Владимира Берегова нервный темперамент Джорджа является своеобразным отражением или продолжением истерически беспокойного характера Марты, каждая эмоция у него «с двойным дном», поэтому никогда не знаешь, где у героя искренность, а где очередная провокация.

Вспыльчивость и крикливость Марты в исполнении Дианы Горишней скрывают внутреннюю уязвимость и беззащитность героини, ее страхи. Ощущения матери и горечь утраты мнимого сына в финале спектакля оказываются настолько искренними, что кажется, будто именно этот момент горя и является самым настоящим, самым правдивым выражением ее чувствительной женской природы. Разочарованность Марты в муже связана не с тем, что он неуспешен в карьере, а с тем, что он не способен на поступок, даже самый страшный, — это видно, например, по ее реакции после оказавшегося шуткой выстрела.

На фоне раскрепощенности и экстремальной откровенности взрослых персонажей юные Ник и Ханни (Никита Чеботарев и Анна Бледникова) будто находятся в плену социальных условностей, влияющих на их манеру поведения — смущение и желание выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле. Местами кажется, что молодым актерам не хватает опыта, чтобы обратить эти условности в достоверный художественный образ и чтобы существование самого персонажа внутри сцены не выглядело карикатурой. Впрочем, некоторая гротескность, которую режиссер придал этим двум героям, работает на создание внешнего комического эффекта, оттеняющего внутренний конфликт в постановке.

Спектакль, несмотря на его камерность, довольно длинный — три с половиной часа с двумя антрактами, и тем не менее артистам удается держать напряжение до самого конца. Этому, очевидно, помогает тщательная смысловая проработка ролей и их мозаичное соединение в общий ансамбль. Почти бессобытийная разговорная пьеса превращается в остросюжетную захватывающую драму, где ложь неотличима от правды, а сеанс психологической «магии» с ее неминуемым разоблачением полностью преображает героев и заставляет каждого задуматься о собственной зрелости и готовности менять свое отношение к реальности, не замещая ее химерой.

Текст: Андрей Журавлев. Фото: Андрей Абрамов.