Оперные страсти на Чусовой: «Обыкновенные люди» в нижегородском театре «Комедiя»
Из всех спектаклей, поставленных нижегородскими театрами к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне, «Обыкновенные люди» Вадима Данцигера в театре «Комедiя», пожалуй, единственный, где происходившее на фронте не стало главным предметом изображения. В пьесе Владимира Гуркина «Саня, Ваня, с ними Римас», по которой поставлен спектакль, война — это страшная, но далекая, почти мифическая, реальность. Она лишь опосредованно влияет на судьбу большой семьи, живущей в уральской деревне на берегу реки Чусовой, за сотни километров от военных действий. В художественном мире пьесы война наряду с раскулачиванием и сталинскими репрессиями становится роковым фоном для любовной драмы, равновеликой истории страны.
В постановке Вадима Данцигера равноценность большой истории и частной подчеркивается их одинаковой условностью: одна, разворачивающаяся где-то за пределами деревни, существует на сцене только в виде рассказа, другая как будто намеренно очищена от чрезмерной бытовой и психологической детализации.
Мир, в котором живут три сестры с их семьями, лишен исторического времени. Время здесь свое, домашнее, его символ — ходики, которые висят все время в центре декорации и лишь раз, в момент расставания любящих супругов их тиканье становится громким и зловещим. В остальном течение жизни здесь отмеряется рождением детей, смертями, свадьбами, разлуками, работой. Анна, Александра и Софья, в отличие от чеховских трех сестер, не знают трагедии выпадения из хода истории, гармония их идиллического существования — в замкнутой цикличности времени, при которой жизнь не уничтожима, а смерть — всего лишь один из ее этапов.
Сестры, по сказочно-литературной традиции, разные. Старшая, Анна, в исполнении Алины Гобярите, резкая, прямолинейная, местами грубоватая. Еще девчонкой оставшись без родителей, она рано повзрослела, перескочила из детства сразу во взрослую жизнь, приняв на себя ответственность за воспитание младших сестер и без остатка отдав себя им, а потом и своим собственным детям. Средняя, Александра (Татьяна Киселева), — самая разумная и самая сильная, готовая вынести любые испытания ради любви, но внутренне страдающая от того, что бог не дал детей. Младшая, Софья (Алена Щеблева), — лирическая натура, чувственная, уязвимая, хрупкая, неспособная пережить смерть любимого мужа.
Под стать им мужья: наивный, хулиганистый, по-мальчишески непосредственный Иван (Иван Гапонов), «детскость» которого не убивают ни возраст, ни серьезные жизненные испытания, и Петр (Дмитрий Кальгин) — бесхитростный, покладистый, трудолюбивый мужик, готовый и повеселиться, и, если надо, постоять за свою семью. Дочь Софьи и Петра Женя (Мария Оболенская) — простодушный ребенок, с маленькими детскими радостями, но уже со взрослыми заботами. Она безропотно повторяет судьбу своей тетки, заменяя маленькому брату родителей.
При всех различиях у героев есть нечто общее — это безыскусность того, как они мыслят, как видят мир. В их условном деревенском уюте нет скрытых интриг, мудреного психологизма, невыплеснутых обид или затаенной злости. Именно в их простосердечии и добродушной грубоватости обращения проявляется их «обыкновенность», то есть то, что делает их понятными друг другу и другим людям.
Эта обыкновенность — простота самой природы, которая в своей естественности не ведает ни притворства, ни смущения. Главная забота обыкновенных людей — продолжение жизни, рода, поддержание плодовитости, одинаково важной для земли, скота, самого человека. Поэтому все разговоры и шутки героев без стеснения именно об этом, плотское здесь не противопоставлено духовному, похоть и животная сексуальность — голые коленки, плечи, распущенные волосы, ночные рубашки, портки — в спектакле выведены на поверхность образов героев как норма их повседневной жизни. Общее, универсальное, в персонажах подчеркивается их условными, почти одинаковыми, бесцветными одеждами.
Примечательно, что режиссер поместил основное действие спектакля не в избу, как в пьесе, а в хлев, где висят многочисленные сельскохозяйственные инструменты — пространство, тоже связанное с плодородием и воспроизводством (художник-постановщик — Борис Шлямин).
Лишь затянутый в портупею милиционер Римас Патис (Александр Калугин) выделяется на их фоне своей сдержанностью и строгой собранностью. Он со своим литовским именем, трезвостью из-за язвы желудка, очками и военной выправкой, казалось бы, чужак в этом семейственном мире. При этом Римас тоже способен стать частью семьи, для него личное, частное человеческое намного ценнее государственного и идеологического. Он помогает Ивану и Петру избежать ареста, а затем, во время войны, поддерживает их семьи. Мастерски владеющий голосом Александр Калугин заставляет своего героя трогательно заикаться, что добавляет его образу кротости и беззащитности.
Отчетливая условность действующих лиц и пространства, в котором они обитают, позволила режиссеру избежать лубка при изображении сельского быта. Артисты, конечно, используют специфический «деревенский выговор», но он не становится определяющим (педагог по речи — Ирина Промптова). По замыслу Вадима Данцигера, все интонации и эмоции героев нарочно укрупнены, чтобы задать эпическую дистанцию между актером и персонажем. Этот же эффект поддерживается символичностью действия в ряде эпизодов, когда ассоциативный смысл происходящего важнее сюжетного.
Так, в момент расставания Александры с Иваном столбы на сцене, словно лишенные основания, под тиканье часов превращаются в неумолимые маятники, а три сестры в ожидании «гэбистов», словно вещие мойры, прядут символические нити — грубые веревки — на гигантской прялке. В финале первого действия в спектакле, когда рушится привычный уклад жизни, из деревянных конструкций семейного дома возникает огромное костровище, а пространство заливается красным светом (художник по свету — Сергей Скорнецкий).
Отстраненность актеров от воплощаемых ими образов в постановке помогает увидеть в мире героев эстетическое начало. Художественные элементы этого мира пронизывают все бытовое, добавляют театральности деревенскому обиходу, подобно тому, как «артист» Иван разыгрывает перед зрителями свои небывалые истории про быка и председателя или про то, как он сам сбежал от фашистов.
Эстетическая условность — и в режиссерском выборе необычной застольной песни, которую с упоением, чувством и выразительным проживанием текста поют персонажи. Известный городской романс певицы Надежды Плевицкой «Чайка», на который авторов музыки и текста вдохновила одноименная пьеса Чехова, — вряд ли из репертуара жителей уральской деревни, но он расширяет художественное пространство постановки, давая артистам с их профессиональным, не народным вокалом возможность показать себя сквозь облик героя. А во втором действии Анна на гармошке наигрывает аккорды песенки герцога из оперы Дж. Верди «Риголетто». Благодаря выбору музыки, мы видим и саму сюжетную ситуацию, и добродушный иронический взгляд на нее со стороны создателей спектакля.
В стилистически выверенной действительности постановки музыке отведено особое место. Она здесь не просто фон, создающий настроение в отдельных эпизодах. Музыка является частью сценического действия, потому что она звучит из громкоговорителя, висящего посреди декорации. Обычная вроде бы деревенская радиоточка в разные моменты времени вдруг оживает и выдает в эфир фрагменты классики музыкального театра, которые, как будто пробиваясь сюда из какой-то другой, параллельной, реальности, неизбежно окружают действие ореолом художественной иронической игры.
Так, в первом действии по радио звучит знаменитая «Застольная» из оперы Дж. Верди «Травиата», которая, с одной стороны, насмешливо указывает на предстоящее застолье персонажей с литром самогона, с другой стороны, предвосхищает драматическую, после веселой светской легкости, развязку в финале. А в момент расставания Петра с Софьей перед его уходом музыкальной темой героя становится ария Канио («Смейся, Паяц, над разбитой любовью…») из оперы Р. Леонкавалло, придающая нарочитую театральность эпизоду и знаменующая трагизм судьбы двух действующих лиц в будущем.
Вся вторая половина спектакля, послевоенная, искупительная, обращенная к счастью, пронизана музыкальными мотивами популярных оперетт. Второе действие открывается еще одной «застольной» песней — «Тостом» князя Орловского из оперетты И. Штрауса «Летучая мышь», а неожиданное появление пропадавшего неизвестно где четыре года Ивана сопровождается арией Мистера Икс из «Принцессы цирка» И. Кальмана.
Образы карнавала, театра, цирка, переодевания раскрывают артистическую природу Ивана и ироническую художественность происходящего. Ведь даже в качестве подарков своим близким Иван из дальнего странствия привез театральные костюмы: шляпки, корсеты, боа. В спектакле, кстати, звучит еще одна «цирковая» музыкальная тема, связанная с Иваном — Романс Максима («Надо мной промелькнула звезда…») из оперетты И. Дунаевского «Сын клоуна».
Точно так же на сюжетные ситуации постановки — мнимое соперничество из-за женщины, мнимый брак — проецируются мотивы «Сильвы» И. Кальмана. Так, Иван набрасывается на Римаса, когда разыгрывает перед ним, как он в плену избавился от конвоира, под песенку Бони. А невероятную и впечатляющую своим драматизмом историю своих скитаний в качестве оправдания перед женой Иван рассказывает под дуэт Бони и Стасси «Ах, мой друг, весь наш брак — это трюк».
В одной из сцен финальной части спектакля, когда Иван с Римасом пошли «посидеть», чтобы решить, кто из них останется с Александрой, звучит музыка из оперетты И. Дунаевского «Вольный ветер» — дуэт ее самых жизнерадостных героев Пепиты и Микки. Образ яркой, задорной Пепиты-«дьяболо» может намекнуть зрителю, с кем в итоге окажется живая, пылкая Александра.
В самом финале именно песня, полная театрального драматизма, соединяет всех персонажей спектакля и играющих их артистов в один страстный и душевный хор. Здесь и те действующие лица, кто выжил во время войны, и те, кто остался жить в памяти своих близких. Способность искренне и беззаветно любить, страдать и упоенно праздновать жизнь, подниматься над злобой и враждой позволяет героям постановки Вадима Данцигера преодолевать смерть, возрождаться и идти дальше.
В этой удивительной способности героев проявляется их большая внутренняя работа, но при этом, парадоксальным образом, какая-то впечатляющая внешняя простота, без надуманных психологических хитросплетений и самообманов. Наверное, это и есть то, что делает их людьми. Самыми обыкновенными.
Текст: Андрей Журавлев. Фото предоставлены Нижегородским театром «Комедiя».
